Василий хотел отвернуться, но не мог. Их глаза на минуту или, может быть, на секунду встретились.
— Поскорее кончим дела, — весело сказал Василий, — а то я засыпаю и вижу сны наяву…
К вечеру другого, вслед за приездом мистера Бриджа, дня у крайней избы, в том конце, что за церковью, сидел на завалинке парень в белой рубахе с вышитым воротом и в русских сапогах. Широкий приплюснутый нос. Мы видели уже этого парня в другом месте и в другом наряде.
— Это ты, Кузьма? — крикнул он, заметив издали мужичка, в котором каждый узнает словоохотливого возницу мистера Бриджа.
— Кого Бог послал? Да это никак Иван? Вот кого и не ждал… Что в избу не заходишь?
— Я по делу…
— По делу? Ну, все равно пойдем — гостем будешь… Дело не зверь… Не невесту ли выбирать приехал?
— На кой она мне, невеста! Я тебе дело скажу — только смотри — молчок! Ты хорошо знаешь усадьбу?
— Как не знать! Да я с комиссарами там семь ден шарил!
— Ты бы меня ночью проводил туда?..
— Проводить? Ночью?
— Ну да, проводить…
Кузьма задумался.
— Оно, отчего же… Только вот что говорят: нечисто там…
— А ты что — сапоги замарать боишься? Так лапти обуй…
— Не про то… Ты послушай, что по деревне говорят!
Приятели прошли в избу и уселись ужинать.
На деревне разговоры действительно не прекращались. Сам Кузьма отчасти был виноват, по крайней мере на его словах укрепился и твердо держался слух о приезде "барина", но сам он вряд ли в этом сознался бы. Если б спросили его, точно ли видел он то, о чем утром всем и каждому рассказывал, он бы ответил: "говорят, что так" — для него его собственные, но прошедшие через пять уст слова становятся тем сложным и малоисследованным явлением, которое определяется словом "говорят" или еще таинственнее — "поговаривают". Это так же безлично, как "светает" или "смеркается", и относится к тем же, совершающимся помимо воли человека, явлениям, возникающим за спиною дневного и всем понятного смысла.
— Говорят…
Шепотом передавалось в Шокорове от избы к избе:
— Барин приехал…
— Ну?
— Вот те крест… В старом доме живет… Днем спит, а ночью по земле ходит… Ефрем говорил: стоит будто и руку у лба держит…
— Вспоминает!
— Вспомнишь тут, коль ни кола не оставили… Что мужики, что арендатель…
— А его не заберут?
— Заберут! Силы не имеют — вот что! Они его хватать — он меж пальцами проходит… Они с ружьем — он пулю отведет…
— Невидимый?..
— Хлебомсолью встретить требовается… Вот как…
— В совет обсказать… Они его…
— Руки у них коротки, у совета!
Поговаривали о человеке в широкой шляпе, который будто бы дал зарок слова единого не вымолвить, пока не "объявится". Что, собственно, "объявится" неизвестно, но ясно, что как только "объявится", так и "вину воля будет"… На это возражали, что вино, дескать, вином, а вот землю придется вернуть или отбывать за нее барщину семь годов и семь ден, и все это потому будто, что Бога забыли, а без Бога разве можно?
— Нешто возможно без Бога!
Многим, а в особенности бабам, стало чудиться: видели словно этого человека у кладбища, будто присел он на могилку Степана Тимофеева и будто плакал, а как подошли — он так и рассыпался снопом огненным… Появлялось и в других местах — то же самое привидение: но оно никогда не допускало ни видеть свое лицо, ни прикоснуться. Лица оно не кажет, так как на лице "знак", а прикоснуться нельзя, потому что "дух", — тела не имеет. Бродит же эта неприкаянная душа потому, что она "дому ищет", — и только требуется ее присыпать землей и перекрестить — как она навеки успокоится.
— Как же иначе? Вот они затем и явились.
Известие о том, что шокоровский барин явился за землей и крестом, тотчас же дошло до совета, ибо и в совете втихомолку поговаривали о том же…
— Нечего болтать, — сказал секретарь волсовета, которого на деревне звали не иначе как Митька. — Это, — говорит, — антирелигиозные предрассудки…
И вызвали в совет главных виновников — сторожей Ефрема и Нефеда.
— Вы чего, такиесякие, болтаете!
— Мы, — говорят, — ничего такого… Спали и спали всю ночь…
— Вы бы не спали, коли сторожить поставлены. А правда ли, что по дому ктото ходит?
— Ходят! — в один голос ответили они. — Ходит Степан Тимофеев со сродственниками и стережет…
— Чего же им стеречь, коли ничего не осталось?
— Известно что — клад!
И добавили, что клад тот заклят тройным заклятьем, и может его найти только такой человек, который от всего своего рода отречется, но никто не знает, как отречься, — ибо троекратное даже "отрекаюсь" не имело никакого действия…
Ефрему и Нефеду на это ответили:
— Никаких привидений и покойников быть не может, а если кто и ходит по ночам, то значит недобрые люди, — и приказали сторожам не спать всю ночь, а чтобы страшно не было, дали им по винтовке: как заметят — хватать, а заартачится — пали и больше никаких!
А чтобы дело еще крепче было, секретарь припугнул:
— Я сам приду, посмотрю, как вы сторожите!
Такието дела творились в Шокорове.
Но наши герои за ужином и деловым разговором знать не могли об установлении охраны, и мирно улеглись спать, так как ночью им предстояло опасное дело.
В половине одиннадцатого ночи две тени быстро скользнули по парку, стараясь не шуметь и придерживаясь наиболее темных мест. Впереди шел Иван уверенно, бодро, как будто не ему показывали дорогу, а он вел своего дрожавшего от страха спутника, который время от времени крестился и тихо шептал: